А.Д.Ерлыкин СНАЧАЛА УВИДЕТЬ ФИЗИКУ

Впервые я услышал фамилию Зацепин где-то в середине 1956 года. Я заканчивал третий курс физфака МГУ. После многих безуспешных попыток распределиться на засекреченное тогда ядерное отделение мне, наконец, удалось это. В это время его уже рассекретили. Новое здание университета, которое «мы открывали» три года назад, непрерывно развивалось и мы въезжали во вновь выстроенный 20-й корпус. Это замечательное здание с тремя тонкими металлическими куполами в качестве крыши было предназначено специально для изучения космических лучей. Я рвался в физику космических лучей, потому что эти «лучи из мировых глубин» были источником частиц таких высоких энергий, что, казалось, никакие ускорители никогда не смогут их воспроизвести в земных условиях. Мой шеф аспирант Коля Горюнов, к которому я попал в результате распределения, был для меня непререкаемым авторитетом в науке. Кроме этих достоинств, он ещё носил усы, и я называл его не иначе как Николай Николаевич. Я всё делал под его руководством и однажды с удивлением узнал, что и у него есть свой шеф, ещё более умный и авторитетный - Георгий Тимофеевич Зацепин. Мне не сразу удалось с ним познакомиться.

Третий курс был одним из самых напряжённых для студентов - физиков. У Георгия Тимофеевича были свои обязанности и на кафедре, и в ФИАНе. Кроме того, и в те годы он не отличался крепким здоровьем и поэтому, как и я, появлялся в 20-м корпусе не каждый день. Однако к лету 1957 года я стал торчать там почти ежедневно. Установка, которую мы собирали в лаборатории под центральным куполом, начала действовать, и мы обрабатывали первые результаты. Когда Коля познакомил меня с шефом, меня как и всех, кого я знаю, покорили его доброжелательность и открытая, весёлая улыбка. Я сразу понял, что это настоящий шеф. Он очень интересовался нашими результатами и, что поражало, быстро находил объяснение всем наблюдениям вне зависимости от того, имели ли они отношение к работе детекторов и электроники, или к тому, что они выдавали. Георгий Тимофеевич тогда работал над проблемой развития широких атмосферных ливней, подчеркивая важную роль флуктуаций в этом развитии. То, что мы тогда наблюдали в стволах ливней, подтверждало его догадки о том, что в отличие от электромагнитных ливней, широкие атмосферные ливни развиваются со значительно большими флуктуациями. Наши результаты, полученные сначала на фотоплёнке, а потом переведённые с помощью фотоувеличителя и линейки на бумагу, мгновенно преображались в его голове в картину попадания частиц из космоса в атмосферу, дробления их на множество других частиц меньших энергий, прохождения через атмосферу, нашу металлическую крышу и попадания в ионизационную камеру. Хотя у Георгия Тимофеевича, как он жаловался, часто болела голова, но эта голова была тем не менее такая ясная, как ни у кого, кто меня окружал в то время.

Я горжусь тем, что одна из моих первых статей, посвященная флуктуациям в стволах широких атмосферных ливней, была доложена на Московской Международной конференции по космическим лучам в 1959 году и была опубликована в Трудах, где моя фамилия была рядом с фамилией Зацепин. Уже позже, когда после ряда мытарств, связанных с неудачным университетским распределением, я поступил в 1961 году в фиановскую аспирантуру к Георгию Тимофеевичу, я услышал от него фразу, которую запомнил навсегда и которую исповедую как свою заповедь. Моя тема была связана с мюонами высоких энергий в космических лучах, и я интересовался их взаимодействием. В один из моментов этой деятельности я понял, что должны существовать дополнительные радиационные потери мюонов, связанные с излучением электронов в атомах, мимо которых мюон пролетает. Я пошел к Георгию Тимофеевичу и попытался ему рассказать, что у меня получается, используя терминологию метода Вайцзекера-Вильямса. В этом методе картина взаимодействия инвертируется и электрон излучает, как бы налетая на покоящийся мюон. Георгий Тимофеевич мгновенно понял, в чём дело и сразу сказал, что так и должно быть. Ведь в реальной картине мюон выбивает электрон из покоящегося атома и тот после «покоя» в атоме, ускоряясь до релятивистских скоростей, естественно должен излучать. Я увидел, что Георгий Тимофеевич понимает картину намного лучше меня. «Толя, - сказал он мне в конце разговора, - сначала надо увидеть физику, а потом уже думать, какой математикой её описать». Это показалось мне столь значительным, что с тех пор я только так и пытаюсь делать.

Ещё один эпизод, свидетельствующий о способности Георгия Тимофеевича видеть физику, я наблюдал в 1993 гиду во время Международной конференции по космическим лучам в Калгари (Канада). Шла мемориальная лекция, посвящённая первооткрывателю космических лучей, австрийскому физику Виктору Гессу. Зал был полон. Проводил лекцию известный английский физик и в те годы королевский астроном – Арнольд Вольфендейл. Он вёл её в свойственней ему яркой, артистичной манере, с большим количеством демонстраций и даже трюков, всё время взаимодействуя с аудиторией. В один из моментов ему понадобилось продемонстрировать вращение Галактики. Он взял со стола подготовленный и насаженный на стержень картонный кружок с нарисованными на нем несколькими ветвями спирали Архимеда, изображавшими рукава Галактики, и закрутил его с приличной скоростью. Аудитория едва успевала следить за логикой лекции, быстрыми движениями Арнольда Вольфендейла по сцене и его оживлённой жестикуляцией. И только Георгий Тимофеевич среди всеобщего молчания вдруг не выдержал: «Постойте, но у вас же Галактика крутится не в ту сторону». Реакция Арнольда была мгновенной: «- А это смотря с какой стороны на неё смотреть». Аудитория оживленно загудела, а лекция продолжалась в том же темпе. И тут снова: «Но если смотреть с другой стороны, ведь будет то же самое?» Это опять Георгий Тимофеевич. Его способность видеть физику не позволила ему прощать неточность даже в таких невинных демонстрациях.